Шутка.
— Сашо, ну скажи мне, скажи. Откуда у тебя в голове эта гадость поселилась? Сыночек, мы ведь тебя всегда поддерживали, да? Вот, видишь, ты и сам понимаешь. Не отказывали в творчестве, ну, с учёбой было всё строго. Вежливость, какие-то базовые знания... Сашо, не отворачивайся, не отворачивайся.
— Мээммм...
— Да, да, знаю. Это очень плохой поступок, очень. Мне очень стыдно, сынок, это я взяла твой дневник. Но правда — после всего этого ужаса, кошмара, бессонных ночей... Скажи, мне очень, очень хочется знать, родной, откуда же у тебя в голове возникла эта гадость? Эти мысли... Ох, я просто не могу.
— Мммымммооо...
Александр Евдокимович Стаськов, с закрытыми бинтом глазами, привязанный за руки и за ноги к больничной кровати, только и мог что мычать. Даже банальное, простое слово "прости" выговорить не мог. Даже оправдаться — и то не мог.
Послышались тихие всхлипы матери, скрип отодвигаемого стула и тяжёлое гхыканье отца.
— Ты знаешь, Сашо, я не очень люблю разбираться в причинах, я как-то больше по последствиям...
Александр тяжко застонал.
— Ну, не мычи, не мычи. По интонации понимаю — надоели мы тебе, что пареная редька. Но мне нужно знать... Нет, твоей матери нужно знать. Эти слова, что в твоей тетрадке, они... то есть, ты правда думаешь именно так? Ты из-за этого, тогда, на крыше?
— Мыыымм...
— Я просто процитирую, а ты промолчи, если да. И погундось, если нет.
— Не надо, Ярик, — всхлипывание матери откуда-то справа. — Ему сейчас итак плохо, а тут ещё мы...
— Нет уж, родная, тут надо разобраться. Может это вообще не его дневник? Или его с той крыши просто спихнули? Или... Да сколько этих "или" может быть, — послышался другой голос.
Дядя. Александр даже застыл в своей кровати, его словно холодной водой окатили. Нет! Нет! Не читай!
— Яр, давай я сам.
Скрип отодвигаемого стула, шорох одежды. Снова скрип.
Приёмный отец и его брат похожи как две капли, вот только направлениями совсем разошлись. Ярик — отец, а парень искренне считал его таковым, пожарный, больше любит действовать, чем думать. И Васёк, — следователь, предпочитающий как раз работу мозга, работе мышц.
— Врачи разрешили нагрузки? Значит, пора. Нечего нянькаться, если нет риска для жизни. Хотя, этому балбесу...
— Ну, Вась!
— Да, да... Слушай, Сашо, я всё понимаю, подростковый возраст, гормональное слабоумие, но всё это! — Послышался активный шорох листов, Александр резко замычал, но его проигнорировали. — Неужели всё правда? Дальше цитирую:
"Эти голоса в голове, вера в непреложные истины, это моё или навязанное черствым, гнусным обществом? Стремление к равновесию всех и вся? Какие слова мои личные, а какие я просто повторяю за теми, кто со мной рядом? Что во мне вообще — моего?"
— Это как понимать?
Молчание.
— Тогда дальше. Но тут уже не ставлю вопрос о понимании, просто хочу понять, — за что же ты так с матерью, а?
"Старуха, подлая и низкая. Указы, указы, указы... Ать-два, поворот, ать-два, поворот. Готовят к военной жизни, бляди."
"А в голове вертится: "Нужно быть сильным. Нельзя показывать слабость. Надо соответствовать." Да как же меня это достало! Кому соответствовать? Матери, которая убила троих детей?! Отцу, который только и смыслит, что о работе и новой любовнице, или дяде, который..."
— Мммаоооыррам...
— Васёк, ты это... Ну не надо, может?
— Хорошо, я тогда о другом.
"Я не хочу быть сильным. Я не хочу соответствовать. Я просто хочу быть собой... Почему этого так не понятно? Почему любую мою попытку как-то выразить себя, общество встречает в штыки? Почему? Почему Почему?"
— Да потому!
— Яр, теперь моя очередь тебя затыкать.
"Отличаюсь, да. Не следую указам, да. Но в кои-то веки, это, наконец, я. Сегодня родители определились с моим будущим. Военная академия, Крым. И к дому близко, и по их словам, репутация у заведения высокоуровневая. Там-то из меня сделают мужика."
Молчание.
— Это последнее предложение. Дальше чистые листы. И вот скажи мне, Сашо, как этот поступок, поступок труса, не побоюсь этого слова, характеризует тебя как "свободного человека"?
— Ммаммыооуу!
— Да никак! Ясно тебе? Никак! Трус ты, и им остаёшься. Сбежал бы, поругался бы вдрызг, настоял на своём в конце концов, но вот так? С крыши? Тьфу.
— Ну-ну, Вася, хорошо что земля была мягкая, да и песка там предостаточно, и мимо всех штырей проскочил...
Мама снова заплакала.
— Мамамааммыыуу!
— Да вытащит кто-нибудь эту тряпку у него изо рта или нет?! Тошно слушать, ей богу!
— Тьфу, ля! Да не прыгал я! Мы на той стройке клип снимали, я об косяк запнулся, ну и полетел к чертям вниз. Да там и высота-то была плёвая, два этажа, япона мать! А дневник этот, да я его писал в каком классе, вы совсем что ли?! Я понимаю отец всё время на работе, но ты то, мать? Не прошло и года! Вы отреклись от идеи меня в военку устроить после того, как я дракона на всё плечо набил и в театральный устроился! Эх, ты...
Тишина.
— Мама, папа, я всё понимаю, у вас свои дела и т.д., и т.п., на меня времени не так много, но вот серьёзно да? Серьёзно? Ещё и дядю привезли, аж из Карелии, блин. Вот и что он теперь подумает, а? Что я год назад был круглым идиотом? Класс, просто класс.
Тихий ржач Василия, замаскированный под кашель.
— А привязывать зачем? Чтобы из окна не сиганул? И что с глазами-то? И на кой леший вы мне в рот тряпку-то запихали?
— В рот — это тампон, швы накладывали, а сейчас проверяли. Да и чтобы болтал поменьше, дал старшим высказаться. Песка в глаза тебе набилось, башкой вниз летел, — дядя всё ещё покашливал, хихикая.
— Да, это я сплоховал, не перегруппировался... Ну что молчим, родные и светлые? Может хоть, кто голос подаст, а? И можно попить, а то во рту словно тряпка побывала.
---
Это просто шутка, сама хочу крикнуть, как тот Станиславский "Не верю!". Но уж что есть, то есть.
